как-то бесцельно, оглядываясь по сторонам. Остановился, рванул с пояса пистолет, направил его на стафометрическую будку.

Ярко, ослепляюще вспыхнул пятиметровый рукав плазменного пламени, белого в середине, синего по краям. Пахнуло жаром. Будка, вся оплавленная, покосилась. Вост направил пистолет на столб фонаря. Вспышка – и столб покосился.

Потом второй дежурный отшвырнул пистолет, подошел к Андрею и опустился рядом с ним на песок.

– Ты понял, что я тебе кричал?.. Чтоб ты не выстрелил.

– Я бы и не стал стрелять, – сказал Андрей.

– И я бы не стал. – Вост кивнул. – Даже если б он сожрал тебя. И если потом меня тоже.

Уже совсем стемнело кругом.

Пустыни Венеры, ее горные хребты лежали там, во мраке. И где-то в неизвестном убежище выжили, выдержали несколько последних декабров. Люди покинули планету, и один из прежних хозяев вышел на разведку.

– Не может быть, чтоб он сохранился единственным, – сказал Андрей. – Их тридцать лет не видели, а живут они меньше. Значит, где-то сохранились.

Вост открыл рот, намереваясь что-то сказать, но тут они оба опять почувствовали колебания почвы. Однако стафометр в будке молчал. То было не землетрясение, другое. Там, между башнями и озером, двинулись в путь тяжеловесные слоночеры. Древний инстинкт не изменил декабру. Он ворвался в стадо, калеча и убивая слабых. Погнал могучих животных, которые были устроены так, чтоб бояться только его одного. Заставил двинуться тех, от чьего движения зависел тут круговорот жизни.

Андрей и Вост посмотрели друг на друга, затем оба подались вперед, прислушиваясь.

И он пришел.

Издалека, все обнимая, исподволь, низом сначала и поднимаясь все выше, донесся звук органной басовой трубы. То вожак слоночерьего стада поднимал своих подданных к бою и бегу.

Вост взял руку своего друга:

– О, если бы!..

И Андрей ответил ему пожатием.

О, если сохранился где-нибудь хотя бы десяток нежных самок декабра и свирепых самцов! Если б не подрезали под корень этот вид! Тогда взведенная на планете пружина жизни опять возьмет свое. Трава пойдет в рост, лесами оденутся горы, вьюжными метелями полетят белые бабочки. И люди вернутся сюда, но уже по-другому. И синим станет небо над Утренней Звездой.

Андрей вскочил.

– Бежим! Надо дать радио на Землю – всем, всем, всем! Пусть сегодня же узнает весь мир.

А к органному призыву вожака присоединились другие самцы. И дрожали холмы.

Зверек

Звук голосов донесся с террасы, и мальчик затаил дыхание, стоя на подоконнике. Угрюмое лицо выразило интерес, глаза зажглись.

Из форточки дуло. Он стоял в одной только ночной рубашонке, холодный ветер холодной рукой забирался ему в самую грудь. Еще минуту назад он упрямо повторял себе: «Пусть я простужусь. Нарочно. Заболею, и тогда тетя Маша не будет воображать, что мне с ней хочется жить. И отвезет меня обратно, откажется». Но все эти мысли были минуту назад, а теперь он соскочил с подоконника, босыми ногами тихонечко прошлепал по деревянному полу, приложил ухо к щели между дверью и косяком. Неплохо слышно было, хотя разговор шел вполголоса.

За окнами чуть серел рассвет, но степь под непривычным, огромным, негородским небом вся еще лежала во мраке, и не видно было, что там делается. Иногда с высоты доносилось какое-то дальнее курлыканье, порой в траве трещало, будто рвали материю. Вчера, когда они ехали на быстром «стриже», мальчик понял, что степь – это когда ни лесов, ни гор, а пусто. Тетя Маша все старалась развлечь его дорогой. «Вот орел летит, видишь, Коля? Он черный, его зовут орел-могильник… А вот там сурок встал – смотри-смотри!.. А эти красные цветы – маки, а эти – тюльпаны. Красиво, да?..» Но он-то знал, что ни орел, ни сурок ему ни к чему, – их ведь не поймаешь все равно. И тем более маки с тюльпанами…

Где-то за домом тихонько урчал мотор «стрижа», с террасы доносились голоса. Тети Маши и этого длинного, загорелого, который встречал их вчера в доме и которого звали Юрием Павловичем. А дядя Гриша, шофер в больших желтых сапогах, был теперь, наверное, возле машины.

– Нет-нет, – говорила тетя Маша, – я не беспокоюсь. Я уверена, что он даже не проснется до нашего возвращения. Он ведь почти всю ночь не спал в поезде, очень устал и глаза откроет часов в одиннадцать. Но вот я думаю…

– Что?

– Может быть, все иначе устроить? Один из нас останется на станции… Или съездить завтра?

– Но, Маша, послушай! Пропустим ночь полнолуния, тогда опять год дожидайся мая… Знал бы я раньше, что ты его привезешь, вызвал бы хоть Степана Петровича. Ты ведь даже не предупредила.

– Не хотела предупреждать… Ну ладно. А ты считаешь, что сам не сумеешь отобрать хроматограммы?

– Я же в них ничего не понимаю. Это обязательно должна сделать ты. А Гриша за это время успеет получить стержни в ВИИ… Уж так сошлось все. Если сегодня не заложим эксперимент, считай, что годовая работа станции пропала.

– Ну почему пропала, Юра? Я же тебе сразу сказала вчера, что утром съездим.

– Вчера сказала, а сегодня боишься оставить его одного.

– Нет, я не боюсь. Ты меня неправильно понял. Я только за суслика Васика беспокоюсь.

– Да… Знаешь, я так удивился, когда он в него кинул камнем. Он хотел его убить? Как ты думаешь?

– Не знаю. Но кажется, он не любит животных. Это мы в нем должны победить – самое страшное ведь для ребенка, верно?.. И еще я чуть-чуть опасаюсь, что он случайно войдет в Страну.

Мальчик переступил за дверью. «Не любит животных». Почему-то эта тетя Маша воображает, что ей все-все о нем известно. А его-то как раз животные привлекают. Например, оторвать у жука половину лап и посмотреть, что он будет делать. Из-за этого взрослые всегда ругаются. Но у взрослых притворство. Когда в школе он кошке в морду плеснул кипятком и учительница вызвала Серафиму, та с такими круглыми глазами стояла и все говорила: «Не могу понять, откуда у него такое». А дома, если букашку увидит или паучка, то сразу: «Колька, иди сюда! Возьми бумажку, раздави и выкини…» И все собаки у нее «гадость», а все кошки «зараза»… Впрочем, и другие взрослые тоже врут. Учительница ему нудила-нудила, что животных нельзя обижать, а сама как будто не знает, что ученые лягушек режут и смотрят, как у них лапки дергаются.

А на террасе продолжался разговор:

– Ну, если ты думаешь, что он войдет в трансфер и окажется в Стране, тогда мы вообще не можем ехать. – Это был голос дяди Юры. – И взять